Алхимическая символика присутствует на золотых монетах английского короля Эдуарда III (1327-1377 гг. правления). Монета называлась «нобль» (благородный). Эта история началась с того, что Аббат Вестминстерского аббатства Джон Кремер в Италии встретил испанского алхимика, члена одного монашеского ордена Раймонда Луллуса (также Раймундус Луллий) и пригласил его в Англию.

Как считает Шмидер, выдающийся испанский мыслитель и естествоиспытатель XIII-XIV вв. Раймонд Луллус обладал секретом изготовления «философского камня». В начале XIV века он пришёл к английскому королю Эдуарду и заявил, что имеет знания как с помощью алхимии получить золото. Единственным условием, которое поставил монах, было использование золота для организации нового крестового похода против неверных. Пообещав Луллусу пойти против неверных, король добился согласия испанца изготовить 60000 фунтов (I фунт - 453,6 г) золота из ртути, олова и свинца. На это золото король обязался снарядить корабли для священной войны. Тогда монах переработал в золото тонны ртути, олова и цинка, из которых было отчеканено 6 миллионов ноблей.

Но тайные планы короля были другими. Когда Луллус сделал оговоренное количество золота, король отчеканил золотые монеты со своим изображением и надписью: «Эдуард, король Англии и Франции». Монеты выдавали истинные интересы Эдуарда - властвовать над Англией и Францией. Снаряжать крестовый поход против сынов Магомета, он не собирался. Протестующий Луллус был посажен в темницу, откуда потом сбежал. Нобли же широко обращались в Европе, да и в самой Англии их еще можно было встретить и в середине XVIII века.

Эту историю можно было отнести к разряду легенд, если бы в музеях мира сегодня не экспонировались те самые монеты из золота Раймонда Луллуса, причем золота высокой пробы. Внезапно откуда-то появившееся 27 тонн чистого золота решило исход столетней войны, оно позволило королю Эдуарду нанять многочисленные «вольные» и «белые» отряды профессиональных лучников. Именно они расстреляли, казалось бы, непобедимую рыцарскую кавалерию Франции в битвах при Креси и Пуатье. Даже простые солдаты в армии Эдуарда стали получать жалованье золотом. Как связать этот факт с тем, что Англия в то время не вела морской торговли, не владела колониями и рудниками, а товары северо-немецких торговых партнеров до этого времени оплачивала оловом?

АЛЕКСАНДР СЕТОН.

Интересна история шотландского дворянина Сетония. Первые упоминания о нем появляются лишь в начале XVII века, — он явился людям уже вполне сформировавшимся алхимиком и был настоящим мастером в своем искусстве, хотя не ясно, где именно он приобрел эти познания. Путешествуя, он демонстрировал врачам, ювелирам, ремесленникам и всем желающим трансмутацию металлов, о нём ходили слухи в Роттердаме, Амстердаме, Франкфурте, Страсбурге, Базеле и других городах. Присущим ему качеством было абсолютное бескорыстие. Он больше заботился о просвещении людей, чем о приобретении собственного богатства. Поэтому совершая трансмутацию в присутствии свидетелей, всегда раздавал полученное серебро и золото. Впрочем, эта особенность свойственна была большинству адептов той эпохи.

В книге «De Minerali medicina» 1610 года издания описано свидетельство профессора Вольфганг Динхейм из Фрейбурга, ярого противника алхимии. Он пишет о Сетоне так: «В 1602 году, в середине лета, когда я возвращался из Рима в Германию, попутчиком моим оказался необычайно умный человек, маленького роста, но довольно полный, с румяным лицом, сангвинического темперамента, с темной бородкой, подстриженной по французской моде. Одет он был в камзол черного бархата и путешествовал в сопровождении только одного слуги, которого легко было признать по рыжим волосам и бороде того же цвета. Человека этого звали Александр Сетониус. Он был уроженцем Молы, острова в океане. В Цюрихе, где священник Тхлин дал ему рекомендательное письмо к доктору Цвингеру, мы купили лодку и отправились в Базель водным путем. Когда мы прибыли в этот город, мой спутник сказал мне: «Вспомните, как во время нашего путешествия и по суше, и по воде вы постоянно нападали на алхимию и алхимиков. Вспомните также, что я обещал ответить вам, но не посредством опыта, а с помощью философии. Сейчас я жду одного человека, которого хочу переубедить одновременно с вами, дабы противники алхимии не сомневались более в истинности этого искусства». Тогда же было послано за упомянутым человеком, которого я знал только в лицо. Жил он недалеко от нашей гостиницы.

Позднее мне стало известно, что это был доктор Цвингер, принадлежавший к семье, откуда вышло столько знаменитых натуралистов. Втроем мы отправились к рабочему с золотых рудников, причем Цвингер захватил из дома несколько свинцовых пластинок, тигель взяли мы у ювелира, а обыкновенную серу купили по дороге. Сетониус ни к чему из перечисленного не прикасался. Он приказал развести огонь, положить свинец и серу в тигель, прикрыть его крышкой и время от времени помешивать содержимое палочками. Пока мы этим занимались, он вел с нами беседу, а примерно через четверть часа молвил: «Бросьте эту бумажку в расплавленный свинец, точно посередине, и постарайтесь, чтобы ничего не попало в огонь...» В бумажке был довольно тяжелый порошок, цвет его походил на лимонно-желтый, однако нужны были хорошие глаза, чтобы это различить. Хотя мы не верили ничему, словно сам святой Фома, но выполнили, что было сказано. После того как масса подогревалась еще четверть часа при интенсивном помешивании железными палочками, ювелир получил распоряжение затушить огонь при помощи воды; в тигле же не оказалось ни малейших следов свинца, а было чистейшее золото, которое, по мнению ювелира, намного превосходило качеством своим прекрасное золото из Венгрии и Аравии. По весу было оно равно положенному прежде свинцу. Мы застыли в полном изумлении, не смея верить собственным глазам. А Сетониус принялся подтрунивать над нами: «Куда же подевались ваши мелочные придирки? Перед вами истина факта, с которой не сравнится ничто, даже ваши драгоценные софизмы». После этого он распорядился отрубить кусочек золота и отдал его Цвингеру на память. Я тоже получил кусочек, стоивший примерно четыре дуката, и храню его в память об этом дне.

Что до вас, неверующие, вы, наверное, станете смеяться над тем, что я написал. Но я еще жив, и я свидетель, готовый подтвердить то, что видел своими глазами. Цвингер тоже жив, он не будет молчать и подтвердит правдивость моего сообщения. Сетониус и слуга его также живы, последний находится в Англии, а первый, как известно, в Германии. Я мог бы даже указать точное место их жительства, но не смею совершать подобную нескромность по отношению к сему великому человеку…».

Следует отметить, что Якоб Цвингер – второй свидетель этого поразительного опыта был врач и профессор из Базеля, занимающий заметное место в истории немецкой медицины. Поистине безупречный выбор, ибо подобный свидетель заслуживает, абсолютного доверия; кстати говоря, он полностью и без малейших колебаний подтвердил рассказ Вольфганга Динхейма в письме, которое опубликовал базельский профессор Иммануил Кёниг в книге «Эфемериды». В письме этом также говорится, что до своего отъезда из города Александр Сетон совершил еще одну трансмутацию в доме ювелира Андреаса Блетца, где на глазах у свидетелей обратил несколько унций свинца в золото.

Благодаря немецкому ученому-эрудиту Карлу Кристофу Шмидеру, который по историческим записям восстановил многие события связанные с Александром Сетоном посвятив ему в своей книге «История алхимии» целую главу. Стало известно, что летом 1603 года Сетон появился в Страсбурге. Посетив лавку немецкого ювелира Густенхофера. Он попросил сдать ему в аренду на короткое время помещение с печью и тигелем для работы особого рода. Густенхофер охотно предоставил их, и перед отъездом Сетон в знак благодарности подарил ювелиру небольшое количество красного порошка.

Густенхофер немедленно созвал соседей и друзей, чтобы испытать в их присутствии полученный порошок. Опыт завершился успехом: фунт свинца обратился в золото. Тут несчастному Густенхоферу пришла в голову тщеславная мысль выдать себя за адепта, и он объявил собравшимся, что создал философский камень сам. Вполне простительное хвастовство: ведь он доверился друзьям. Однако, как говорит Шмидер, у каждого друга есть сосед, а у соседа — свой друг. Вскоре по городу разнесся слух: «Ювелир Густенхофер делает золото!»

Узнав об этом, городской совет Страсбурга прислал к ювелиру трех депутатов с требованием доказать этот поразительный факт. Густенхофер дал каждому из них по крупице красного порошка, и они тут же совершили проекцию. Один из них — страсбургский советник Глазер — приехал впоследствии в Париж, где и показал кусочек герметического золота доктору Якобу Хайльману, который оставил запись об этом примечательном событии.

После трех успешных проекций слава Густенхофера возросла неимоверно и достигла Праги — резиденции императора Рудольфа II, который очень интересовался герметическим искусством. Монарх немедленно отправил к мнимому адепту эмиссаров с приказом доставить его ко двору. Оказавшись перед лицом императора, несчастный Густенхофер не выдержал и признался, что чудесный порошок изготовлен не им и он понятия не имеет, как его сделать. Однако Рудольф II усмотрел в этом хитрую уловку и приказал заключить ювелира в тюрьму, пока тот не образумится. В надежде спастись Густенхофер отдал весь оставшийся порошок, и император произвел успешную проекцию, но это нисколько его не удовлетворило — напротив, только усилило алчность. Он приказал ювелиру немедленно создать новый порошок. В полном отчаянии Густенхофер решился на бегство, но императорская полиция быстро схватила его и водворила в пражскую крепость, где он томился в заключении до конца своих дней.

Сетон же какое-то время провел во Франкфурте-на-Майне, где познакомился с торговцем, которого звали Кох. Впоследствии тот написал историку Теобальду фон Хогеланде, что ему посчастливилось стать участником совершенной Космополитом проекции и он сохранил зримое доказательство этого опыта.

Он писал так: «В Оффенбахе (пригород Франкфурта) жил какое-то время адепт, путешествовавший под именем французского графа. Он покупал у меня разные вещицы. Перед отъездом из Франкфурта он пожелал обучить меня трансмутации металлов. Деяние совершил я сам, следуя его указаниям, он же ни к чему не прикасался. Получив от него три крупицы порошка красновато-серого цвета, бросил я их в тигель с двумя пол-унциями жидкой ртути. Затем наполнил тигель почти до половины поташем, и мы стали его медленно разогревать. Потом заполнил я печь углем почти до краев тигля, так что весь он оказался под очень сильным огнем, и это продолжалось примерно полчаса. Когда тигель раскалился докрасна, он приказал мне бросить туда кусочек желтого воска. Через несколько мгновений я взял тигель и разбил его: внутри лежал небольшой слиток, весивший чуть больше пятидесяти четырех унций. Мы расплавили его и, подвергнув купелированию, извлекли двадцать три карата золота, а также шесть каратов серебра; оба металла были чрезвычайно блестящими на вид. Из кусочка этого золота я заказал себе пуговицу на рубашку. Мне кажется, что для сей операции ртуть не нужна» (Th. von Hogelande. Historiae aliquot transmutationis metallicae).

Из Франкфурта Космополит отправился в Кёльн, где задержался на некоторое время. Город этот пользовался определенной славой среди алхимиков, ибо здесь бывали Альберт Великий и, позднее, Дени Зашер. Здесь Сетон остановился у винокура Антона Бордеманна, интересовавшегося алхимией. Ученые, врачи и даже люди низших сословий Кельна считали алхимию занятием совершенно пустым и заслуживающим лишь насмешки. Космополит узнал, что высшим научным авторитетом в городе считается хирург мэтр Георге, убежденный противник алхимии. 5 августа 1603 года под предлогом создания лекарства от опухоли он явился к нему и в присутствии ещё некоторых свидетелей совершил трансмутацию металла. Все были изумлены. Помолчав, Космополит добавил: «Когда у меня требуют доказательств искусства моего, я даю их любому, кто пожелает. Если просят сделать много золота, я также соглашаюсь. Я охотно изготовлю его на пятьдесят или шестьдесят тысяч дукатов».

С этого дня мэтр Георге бывший скептик и ярый противник алхимии безоговорочно поверил в реальность трансмутации металлов, и, когда некоторые из его друзей говорили, что он был обманут ловким шарлатаном, он твёрдо заявлял: «Я видел то, что видел. Подмастерьям мэтра Кемпена это тоже не приснилось. И то золото, которое они частично сохранили, не химера. Я скорее поверю своим глазам, чем вашей болтовне».

Перед отъездом из Кёльна Сетон совершил в присутствии своего друга Антона Бордеманна еще одну публичную проекцию. Тот заметил, что иногда адепт использует свинец, а иногда — ртуть. Он спросил философа о причине этого, и Космополит ответил: «Я делаю это для того, чтобы профаны убедились, что любой металл, каким бы он ни был, может стать благородным. Но не забывайте, друг мой, что мне запрещено раскрывать главные принципы моей работы» (Th. von Hogelande. Historiae aliquot transmutationis metallicae).

Подобная открытость и бескорыстие для Александра Сетона закончилось мученичеством, он был заточён в тюрьму герцогом Саксонским Христианом II отличавшимся жадностью и жестокостью. Несмотря на неимоверные пытки, доведшие его почти до смерти, алхимик упорно хранил свою тайну. Из тюрьмы его вызволил поляк Сендзивой и привез в Краков. Здесь Сетоний умер от нанесенных ему увечий, но перед смертью дал Сендзивою свой философский камень, не открыв секрета его изготовления. С помощью этого средства Сендзивой обращал разные металлы в золото при дворе Сигизмунда III в Кракове, о чем существуют несомненные исторические свидетельства, и был приглашен в Прагу, где император Рудольф, получив от него немного порошка, сам совершил чудесную перемену.

В Вюртемберге князь Фридрих принимал Сендзивоя с высокими почестями, но позавидовавший Сендзивою алхимик Мюленфельс тайно захватил его, отнял философский камень и посадил в темницу. Когда это было открыто, Мюленфельс в наказание был повешен, но Сендзивой камня обратно не получил, сам сделать его не умел и обратился в простого авантюриста.

После Роджера Бэкона в Европе многие занимались алхимией. Расцветом ее считается XIII век. Разносторонний ученый Альберт Великий, Арнольд из Виллановы, Раймунд Луллий – целая плеяда знаменитых ученых, опиравшихся на знания своих предшественников, в частности на работы арабского ученого X века Джафару (Гербера), посвятили все свои силы поставленной проблеме, которая была одобрена таким авторитетом, как Фома Аквинский.

Известный голландский ученый-химик Ян Баптист ван Гельмонт (1579-1644) писал в своей книге «О жизни вечной»: «Я не раз видел и держал в руках камень философов: по цвету он похож на шафрановый порошок, только тяжелый и блестящий, как размельченное стекло».

И там же: «Однажды мне была дана 1/4 грана (граном я называю 1/600 часть унции). Я соединил эти четверть грана, завернутые в бумагу, с 8 унциями ртути, нагретой в реторте. И сразу же вся ртуть с шумом застыла, перестав кипеть. После того как все остыло, осталось 8 унций и немного меньше 11 граммов чистого золота».

В другом своем сочинении ван Гельмонт описывает, как несколько раз превращал подобным же образом ртуть в золото при помощи крупиц философского камня. «Я делал эти превращения собственной рукой при помощи одного грамма порошка на 1000 граммов горячей ртути, и опыт увенчался успехом на огне, как и описывалось это в книге, к величайшему восторгу всех, кто стоял вокруг меня…». Ван Гельмонт признается, что состав философского камня так и остался неизвестен ему. Оба раза он получал его из рук человека, которого не знал.

Йоганн Фредерик Гельвеций, известный врач и ученый XVII века, утверждал, что в 1666 году его посетил некий незнакомец, обнаруживший высокие познания, который показал ему три кусочка камня, «каждый размером с небольшой грецкий орех, прозрачный, бледного серого цвета». После долгих уговоров незнакомец согласился оставить Гельвецию кусочек этого камня. На следующий день Гельвеций ожидал, как было условлено, прихода незнакомца, но тот так и не появился. Тогда Гельвеций, решив, что это был какой-то проходимец и лжец, и желая удостовериться в этом, растопил, как ему было сказано, 6 драхм олова и в присутствии сына и жены высыпал туда полученный порошок. «Когда состав остыл, – писал Гельвеций, – он сиял, как золото. Мы немедленно отнесли его к ювелиру, который сразу сказал, что это самое чистое золото из всех проб, когда-либо попадавшихся ему, и тут же предложил заплатить за него по 50 флоринов за унцию».

Когда об этом случае стало известно Баруху Спинозе, философ лично разыскал ювелира, купившего это золото, который подтвердил рассказ. «После этого, – рассказывает Спиноза в одном из писем, – я отправился к самому Гельвецию, который показал мне и самое золото, и плавильник, изнутри еще покрытый золотом».

Зимним утром 27 декабря 1667 года к Швейцеру пришел неизвестный, скромно одетый человек и спросил его, верит ли он в существование философского камня, на что Швейцер ответил отрицательно. Тогда гость открыл перед ним маленькую шкатулку из слоновой кости, в которой лежали три кусочка вещества, похожего на стекло или опал. Алхимик сказал, что это и есть тот самый философский камень, и что с помощью самого ничтожного его количества можно получить двадцать тонн золота. На просьбу дать ему немного этого вещества он ответил категорическим отказом и добавил, что не может этого сделать по причине, которую ему не позволено разглашать. Тогда скептик предложил гостю доказать делом правдивость его заявлений и алхимик пообещал вернуться через три недели и сделать это.

В назначенный день незнакомец снова появился на пороге и сказал, что теперь может дать крупицу этого "минерала", но не большую, чем горчичное зерно, добавив: «Вам будет достаточно даже этого». Тогда скептик признался, что еще во время прошлого визита алхимика утаил для себя несколько таких крупиц. Они и в самом деле смогли произвести превращение свинца, но только не в золото, а в стекло. «Вы должны были защитить вашу добычу желтым воском, - ответил алхимик, - это помогло бы проникнуть сквозь свинец и превратить его в золото». Он пообещал вернуться на следующий день и сделать такое превращение, но так и не пришел. Тогда жена Швейцера убедила его попробовать осуществить эту реакцию самому, в соответствии с указаниями незнакомца. Ученый так и поступил.

Он расплавил три драхмы свинца, облепил камень воском и бросил его в жидкий металл. И он превратился в золото: «Мы тотчас же отнесли его к ювелиру, который заявил, что это самое чистое золото, какое ему доводилось видеть, и предложил 50 флоринов за унцию».

Слиток золота Швейцер оставил себе как доказательство необычного превращения. После этого случая он все время вспоминал неизвестного алхимика и повторял: «Пусть святые Ангелы Божьи бодрствуют над ним как над источником благословения для христианства».

ИСТОРИЯ НИКОЛЯ ФЛАМЕЛЯ.

В многолюдном квартале, окружающем церковь Сен-Жак-ла-Бушери, вплоть до начала ХIХ века сохранялись живые воспоминания об этом мелком ремесленнике; традиция сохранила даже имя его жены, госпожи Перенеллы. Да и в наши дни в Париже можно обнаружить запечатленные в камне зримые следы его неслыханной щедрости и баснословного состояния.

Родился он около 1330 года, недалеко от Понтуаза, в довольно бедной семье, но ему тем не менее удалось получить неплохое образование. Работая в Париже простым переписчиком книг однажды к нему в руки попал один из древних фолиантов, заполненный символами алхимического происхождения. Этому предшествовал один сон, в котором ему явился ангел, державший в руках книгу в медной обложке, и, показав форзац, произнес: «Фламель, посмотри внимательно на эту книгу, ты в ней ничего не понимаешь, как и многие другие, но в один прекрасный день ты увидишь то, что никто не смог бы разглядеть».

Вскоре к Фламелю попалась в руки алхимическая книга. Вот как он описывает это в своем труде «Толкование иероглифических знаков» («Explication des figures hieroglyphiques»): «Тогда я, Никола Фламель, писарь, после кончины родителей моих зарабатывающий себе на пропитание искусным почерком моим, а также составлением; описей и счетов между опекунами и несовершеннолетними, за два флорина приобрел книгу весьма древнюю и изрядно большую. Была она не из бумаги и не из пергамента, подобно другим, а из коры (как показалось мне) молодых деревьев. Обложка ее была из гладкой меди, украшенной всяческими символами, буквами и странными фигурами, и я решил, что это, должно быть, буквы греческие или какого-то иного древнего языка. Я не мог прочесть их, но уверен, что это были буквы не латинские и не галльские, в коих мы кое-что смыслим. Внутри же листочки из коры были с великим тщанием исписаны кончиком железного пера; это были прекрасные, весьма четкие, ярко раскрашенные латинские буквы. В ней было три раза по семь листов: так они были обозначены цифрами в верхнем углу, причем седьмой всегда был не с буквами, а с рисунком. На каждом первом листе изображались плеть и проглатывающие друг друга змеи; на втором — крест с распятой на нем змеей; на последнем, седьмом — пустыня, посреди которой было несколько прекрасных источников, откуда в разные стороны расползались змеи. На первом листке было написано заглавными золотыми буквами: «АВРААМ ЕВРЕЙ, КНЯЗЬ, СВЯЩЕННИК, ЛЕВИТ, АСТРОЛОГ И ФИЛОСОФ, ПРИВЕТСТВУЕТ ЕВРЕЙСКИЙ НАРОД, БОЖЬИМ ГНЕВОМ РАССЕЯННЫЙ СРЕДИ ГАЛЛОВ».

По собственному признанию, Никола Фламель мало что понял в прочитанном. На первом листке находилось только приведенное выше заглавие, на втором — обращение к иудеям, третий же был посвящен трансмутации металлов, которая рассматривалась в качестве основного средства уплатить подать, наложенную римскими императорами.

Текст, описывающий способ получения философского камня, казался довольно внятным, но в нем ничего не говорилось о том, что такое первичная материя и где ее берут; этим характеризуются все герметические сочинения. Сведения о первичной материи содержались на четвертом и пятом листах, где были изображены очень красивые раскрашенные фигурки без всяких поясняющих надписей. Фламель уточняет, что фигурки эти действительно обозначали искомую первичную материю, но понять их мог бы лишь тот, кто уже освоился в алхимическом искусстве, сам же он в то время не увидел в них никакого смысла.

Что касается текста книги, то Фламель проявил на сей счет большую скрытность и объяснил это так: «Я умолчу о том, что было написано на прочих листках прекрасным и четким латинским языком, иначе Господь накажет меня; я совершил бы злодейство большее, нежели тот, кто сказал (как утверждают), что ему хотелось бы, чтобы у всех людей мира была одна голова, дабы мог он срубить ее одним ударом». В это же время алхимия была объявлена вне закона, в 1317 году папа Иоанн XII обрушился на эту науку в булле «Spondent partier».

Двадцать один год Фламель проводил опыты, но безрезультатно пока не пришёл к выводу, что никогда не сможет разобраться с книгой самостоятельно, а потому решил сделать копию и посетить те края, где жили ученые мужи, принадлежавшие к нации Авраама, иными словами, евреи. Тогда в Испании, в частности в окрестностях Сантьяго де Компостелло, было несколько знаменитых синагог. Фламель, естественно, объявил жене, которая тоже была посвящена в курс дела, что намерен отправиться в паломничество. Паломничеством к святому Иакову, которое прежде совершил знаменитый алхимик Раймунд Луллий, а впоследствии также и Василий Валентин, — если верить его собственному утверждению. Хотя существует утверждение, что Фламель никогда не покидал свой дом, а паломничество описанное Фламелем – это притча скрывающая другую реальность, обращения Фламеля к иудейским Писаниям и их вере, о чём говорить открыто в те времена было опасно.

Но если понимать всё буквально, из истории Фламеля следует, что по исполнении своего обета в Сантьяго де Компостелло Никола Фламель на обратном пути заболел и вынужден был задержаться в городе Леоне. По совету одного торговца из Болоньи он обратился за помощью к еврейскому врачу, мэтру Канчесу. В беседе тот обнаружил такие познания в еврейской традиции, что Фламель показал ему фигурки из своей книги. Тогда врач якобы воскликнул, что это сочинение раввина Авраама «Аш Мезареф» («Asch Mesareph»), которое считали утерянным безвозвратно, — и предложил Фламелю сопровождать его в Париж. Но добрались они только до Орлеана, где мэтр Канчес внезапно скончался. Но Николе Фламелю удалось получить недостающие ему знания, открыв, в частности, тайну пресловутой первичной материи. И вновь приступил к работе, но сумел завершить ее только через три года после возвращения из «паломничества».

Вот как он описывает получение нужного элемента: «В конечном счете я нашел искомое, сразу же опознав его по сильному запаху. Получив его, я легко совершил трансмутацию; потерпеть неудачу я не смог бы, даже если бы захотел, ибо знал теперь, как изготовляются первые агенты, так что мне оставалось лишь во всем следовать указаниям моей книги. В первый раз сделал я проекцию на ртуть, обратив примерно полфунта ее в чистое серебро, превосходящее по качеству рудниковое, в чем я убедился, взяв собственную пробу и отдав его на испытание нескольким другим людям. Это произошло 17 января, в понедельник, около полудня, в моем доме, в присутствии одной лишь Перенеллы, в год 1382-й от искупления рода человеческого. Затем, по-прежнему следуя указаниям книги, совершил я проекцию с красным камнем и примерно с таким же количеством ртути, и при сем вновь была только Перенелла, и случилось это в двадцать пятый день апреля того же года, около пяти часов вечера, когда произведена была мною доподлинная трансмутация в чистое золото, гораздо лучшее, чем обыкновенное, более мягкое и гибкое. Истинную правду говорю, трижды была произведена таковая операцию с помощью Перенеллы, которая понимает в этом не меньше меня, поскольку неустанно мне помогала, так что могла бы и одна сие предпринять, если бы захотела».

Так никому неизвестный парижский переписчик книг стал одним из богатейших людей Франции. Именно в 1382-м году начинает ощутима расти материальное благополучие Фламеля. Всего за несколько месяцев он приобрел только в Паррэше около тридцати домов и земельных участков, построил несколько часовен и больниц. Кроме того, он возвел портал церкви святой Женевьевы и пожертвовал значительную сумму на учреждение сообщества трехсот, которое вплоть до 1789 года устраивало ежегодный крестный ход к церкви Сен-Жак-ла-Бушери, чтобы вознести благодарственную молитву за Никола Фламеля. В собственном его приходе, Сен-Жак-ла-Бушери, было обнаружено около сорока надлежащим образом оформленных актов дарения, из которых можно заключить, что скромный писарь раздарил огромнейшее состояние. Наконец, на его средства было благоустроено кладбище Невинных младенцев, а также место прогулок, где влюбленные назначали друг другу свидания, поскольку никого не пугала громадная статуя смерти, возвышавшаяся над могилами. Фламель распорядился нарисовать на четвертой арке кладбища Невинных младенцев те самые иероглифические фигуры, которыми была украшена книга Авраама Еврея. На многих из созданных Фламелем памятников было вырезано его изображение с чернильницей и пером в руках. Некоторые из этих изображений сохранились вплоть до XIX века.

Внезапное обогащение Фламеля не осталось незамеченным. Хотя он был всего лишь мелким ремесленником, не имевшим никакого влияния или знакомств в высшем обществе, слух о его богатствах достиг ушей короля Карла VI. Король послал к Фламелю своего главного дознавателя, сира де Крамуази. Как следует из сочинения «Сокровищница галльских и французских изысканий и древностей» («Tresor de Recherches et Antiquites Gauloises et Francoisesз») Пьера Бореля, королевского советника и придворного лекаря в 1655 году: «И вот слух о богатствах Фламеля достиг ушей короля, каковой послал к нему господина де Крамуази, главного дознавателя своего, дабы выяснить, правда ли то, о чем ему рассказали; но тот нашел Фламеля в нищенстве, даже посуда у него была глиняная. Однако история утверждает, будто Фламель во всем признался ему, сочтя его человеком честным, и подарил целую колбу с порошком, которую в этой семье долго хранили, отчего и вынужден он был оберегать Фламеля от разысканий короля». Подкупив (если называть вещи своими именами) сира де Крамуази, Фламель спокойно продолжал свои занятия.

Существует свидетельство и другого историка Вале де Виривиль, он также интересовался Фламелем, и вот что он говорит о нем: «Дом его «Большой Конек» теперь уже лишился и своего конька, и многих скульптур, и античных украшений. Но он по-прежнему существует: это дом номер 51 по улице Монморанси, и все могут увидеть там старинную надпись: «Мы, мужчины и женщины, живущие трудом своим и пребывающие под кровом дома сего, построенного в году 1407 от Рождества Христова, почитаем за долг каждый день возносить молитву Господу…». Некоторые авторы пытались утверждать, что баснословные богатства мелкого ремесленника - это всего лишь легенда, но сохранились нотариально заверенные акты о его многочисленных владениях, которые служат неоспоримым доказательством этого колоссального состояния.

Если и можно что-то считать легендой в этой истории, так это то, что Фламелю помимо прочего удалось получить и эликсир долголетия. Ведь трансмутация металлов считалась лишь ступенькой к обретению эликсира здоровья. Как утверждали многие алхимики «философский камень» в твёрдом состоянии превращает все металлы в золото, а в жидком состоянии восстанавливает здоровье и молодость.

Супруга Фламеля скончалась первой, либо в 1397, либо в 1404 году и была похоронена на кладбище Невинных младенцев. Сам же писарь достиг возраста восьмидесяти лет. «Никола Фламель умер в 1418 году, — продолжает историк Вале де Виривиль, — когда слава и состояние его продолжали расти. Место для могилы он приобрел себе в самой церкви Сен-Жак-ла-Бушери. Мы знаем это по одной из многочисленных статей его изумительного завещания, согласно которому он завещал почти все свое имущество приходу Сен-Жак-ла-Бушери (детей у него не было). Помимо этого главного распоряжения в завещании перечисляется большое количество даров, что свидетельствует о его удивительной щедрости».

Путешественник Поль Люка, живший в XVII веке, описывая свою поездку по Малой Азии, рассказывает, в частности, следующее: «В Бурну-Баши у меня была долгая беседа о герметической философии с одним узбекским дервишем, этот житель Леванта сказал мне, что истинные философы обладают секретом продления земного существования своего до тысячи лет и могут уберечься от любой болезни. Тут я завел речь о прославленном Фламеле, который, невзирая на философский камень, умер окончательно и бесповоротно. Услышав это имя, дервиш стал смеяться над моей простотой. Я уже почти поверил ему, а потому чрезвычайно изумился, видя, как он встретил мои слова. Заметив мое удивление, он спросил меня насмешливо: неужто я действительно так глуп, чтобы поверить в кончину Фламеля, «Нет, нет, — сказал он мне, — вы ошибаетесь. Фламель жив. Ни он сам, ни жена его еще не изведали, что такое смерть. Трех лет не прошло, как я расстался с ними обоими в Вест-Индии, это один из моих лучших друзей». Позже дервиш сообщил Полю Люка новые подробности: «Слава часто вредит человеку, но мудрец знает, как избежать неприятностей».

Фламель хорошо понимал, что его в конечном счете — едва станет известно, что он добыл философский камень, — заточат в тюрьму. В самом скором времени его уличили бы в знании сей науки, ибо щедростью своей он привлек слишком большое внимание. Ему удалось скрыться от преследований, публично объявив о смерти своей и жены. По его совету она будто бы слегла от смертельной болезни, а когда возвещено было о ее кончине, находилась уже в Швейцарии, исполняя приказ мужа и ожидая его там. Вместо нее в закрытом гробу погребено было полено, причем похороны состоялись с соблюдением всех церемоний и в той часовне, которую она сама возвела. Затем Фламель использовал такую же хитрость и, поскольку за деньги можно получить все, без большого труда подкупил как лекарей, так и священников. Он оставил завещание с наказом похоронить его рядом с женой, на их могиле поставили надгробье в виде пирамиды, Сей истинный мудрец был уже на пути к супруге своей, когда второе полено упокоилось в часовне. С той поры оба стали вести сугубо философскую жизнь, переезжая из одной страны в другую. Вот подлинная история Никола Фламеля, так что не верьте глупым россказням, которые ходят в Париже, где почти нет людей, познавших настоящую мудрость – заключил дервиш».

Существует множество других свидетельств того, что Фламель не умер. Любопытно, что все они совпадают в одном: супружеская пара будто бы удалилась в Вест-Индию после, того, как философ приехал в Швейцарию к Перенелле, которая опередила его в «смерти», чтобы подготовить все необходимое для долгого путешествия.

ЭЙРЕНЕЙ ФИЛАРЕТ.

«Англия, — пишет Жангле дю Френуа, — не рождала еще человека столь необыкновенного, как сей прославленный аноним, называвший себя Эйреней Филалет: его имя, личность, биография, сочинения — все представляет собой неразрешимую загадку».

Британский писатель Урбигер сообщает, будто Карл I рассказывал одному из своих приближенных о проекции, совершенной Филалетом на его глазах в королевской лаборатории. Никаких деталей Урбигер не приводит, но добавляет, что порошок Филалета обладал поразительной силой превращать любые металлы в благородные.

Следует признать, что аббат Лангле дю Френуа изложил все, что было известно в его эпоху о происхождении адепта, прославившегося под именем Эйреней Филалет. Столетие спустя немецкий историк Шмидер ограничится следующим восклицанием: «Тогда свершилось чудесное явление на западе Европы!». Этот алхимик чрезвычайно похож на Александра Сетона тем, что оба они внезапно ворвались в Историю, обладая в полной мере знанием своего искусства, а затем столь же неожиданно исчезли, так что никто не может сказать, где и когда они умерли — если умерли вообще.

Известно, что знаменитый учёный Исаак Ньютон сам будучи алхимиком не расставался с книгой Эйренея Филарета «Открытый вход в закрытый Дворец Короля» и принадлежавший ему экземпляр (в последствии проданный за очень внушительную сумму на аукционе 1936 года) на каждой странице был испещрен его личными пометками. Ньютон сам и физик Роберт Бойль, который лично вёл переписку с Филаретом были настолько убеждены в реальности алхимии, что внесли в парламент проект закона, запрещавшего распространение сведений о трансмутации, так как это могло привести к падению стоимости золота!

Как вспоминает британский антиквар, пионер археологических исследований и один из основателей полевой археологии Уильям Стокли (1687 – 1765) исследовавший биографию учёного, Ньютон написал трактат по алхимии, «объясняющий принципы этого таинственного искусства на основании экспериментальных и математических доказательств», но рукопись, сгорела при пожаре вместе другими его открытиями, в последствии Ньютон не делал попыток её восстановить. Сохранившиеся письма и заметки наводят на мысль, что Ньютон работал над объединением законов физики и химии в единую систему мира; несколько гипотез на эту тему он поместил в конце «Оптики».

Ньютон писал о себе: «Не знаю, как меня воспринимает мир, но сам себе я кажусь только мальчиком, играющим на морском берегу, который развлекается тем, что время от времени отыскивает камешек более пёстрый, чем другие, или красивую ракушку, в то время как великий океан истины расстилается передо мной неисследованным».

В книге «Открытый вход в закрытый Дворец Короля» секрет трансмутации металла описан таинственными притчами. В отношении алхимии Эйреней Филарет пишет: «Я философ адепт и буду называть себя не иначе как Филалетом, и сие анонимное имя означает Поклонник Истины…. И потому верю я, что в сей последний срок мира некоторым людям будет даровано счастье обладания этим бесценным сокровищем, ибо я писал с полной откровенностью и разъяснил все, что могло бы ввести в сомнение тех, кто приступил к изучению сей науки. Я даже знаю нескольких лиц, которым сей секрет известен так же хорошо, как и мне, и не сомневаюсь, что есть другие философы, с коими надеюсь свести знакомство в самое ближайшее время. Господь совершает Святой Волей Своей то, что Ему угодно. Признаю, что недостоин быть орудием Его в подобных вещах. Но в этих самых вещах исполняю я Его Святую Волю, перед которой должны склониться все твари земные, потому что Он создал их лишь для самого Себя и для самого Себя бережет, ибо являет Он для них центр Вселенной, от Него все происходит и к Нему все возвращается. Никто не смеет обвинять меня в зависти, ибо пишу я смело безо всякого страха; пишу о вещах необыкновенных, о коих никто и никогда не писал так, как это делаю я; пишу я это во славу Божию, для блага ближнего моего, с презрением к миру сему и его богатствам. Ибо уже родился Илия-Философ, и начинают уже возносить хвалу Граду Божиему. О себе же воистину могу сказать, что обладаю большим богатством, чем стоит вся известная Земля, но не пользуюсь им из-за козней дурных людей.

С полным основанием проникся я презрением к золоту и серебру, каковые ужасают меня, тогда как весь мир страстно им поклоняется, оценивает с их помощью любую вещь и созидает из них орудие тщеславия и роскоши. О, гнусное преступление! О, бездна небытия более глубокая, чем само небытие! И вы верите, что я скрываю науку эту из ревности или зависти? Нет, нет! Ибо я готов признаться во всеуслышание и от всего сердца, сколь тяжко мне бродить и странствовать по сей земле, словно отторгнутому от лика Господня...

Надеюсь прожить достаточно, чтобы увидеть сие, что через самое недолгое время утолено будет извечное скотское стремление к серебру и деньгам и тогда рухнет опора зверя антихриста, ибо враждебен и противен он духу христианства. Люди безрассудны, народы безумны, ибо почитают одного лишь бога — бесполезную массу тяжелого металла.

Возможно ли, чтобы сие продолжалось до момента спасения нашего, коего ожидаем мы так давно и которое наступит, когда новый Иерусалим раскинет вымощенные золотом площади свои и откроет сделанные из единого драгоценного камня врата, а древо жизни в раю распустит листья во здравие народов земных?

Я знаю, да, я знаю, что изданный мной трактат поможет многим создать чистейшее золото, но благодаря этому же трактату золото и серебро станут для них столь же презренными, как навоз. Верьте словам моим, юные школяры и подмастерья науки сей, верьте и вы, старики и философы, верьте, что таковое непременно наступит время (и я пишу сие не по прихоти пустого воображения, но предвижу разумом своим и укрепляюсь данным мне откровением), когда мы, познавшие и сохранившие науку сию, соберемся со всех четырех концов земли и вознесем хвалу Господу Богу нашему. Сердце мое творит и повторяет в себе слова, дотоле неслыханные, дух мой, обращенный ввысь трепещет от великой радости во славу Господа всего Израиля.

И я возвещаю слова сии и обращаю их в мир, как предвестие и трубный глас, дабы не умереть мне прежде, чем окажу я миру эту услугу. Книга моя станет предтечей Илии, который подготовит Господу царскую дорогу. И пусть все просвещенные люди мира волею Бога познают это искусство. Тогда золото, серебро и жемчуг станут вещами столь обычными и повсюду появятся в таком изобилии, что не будут обращать на них никакого внимания и почитать будут лишь постольку, поскольку и в них содержится наука. И тогда наконец явится нагая добродетель, благая сама по себе, и придет время славы её».

Филалет в своих сочинениях несколько раз говорит о необходимости соблюдения полной тайны. Он утверждает даже, что продавать герметическое золото и серебро стало очень трудно: сразу следуют донос и преследования. Вот его слова: «Торговцы отнюдь не простаки, и если они скажут тебе: «Мы словно дети, играющие в жмурки, глаза у нас закрыты, и мы ничего не видим», — а ты окажешься столь наивен, что поверишь им, с первого взгляда обнаружат они то, что принесет тебе страдания и горе». Далее он добавляет: «Я могу с уверенностью говорить об этом, потому что был однажды в чужой стране и хотел, переодевшись торговцем, продать слиток чрезвычайно чистого серебра ценой в шесть сот фунтов стерлингов (сплав я предложить не посмел, ибо в каждой стране имеется своя проба серебра и золота, хорошо известная монетчикам и ювелирам, которые сразу ее опознают; и если вы им скажете, что это золото или это серебро происходят из такой-то страны, они увидят, что это не так, и донесут на вас, чтобы вас арестовали); однако те, кому я предложил это серебро, тут же заявили мне, что оно создано искусственно, а когда я спросил, как они догадались об этом, ответили, что они в своем деле не новички и отлично знают серебро, которое приходит из Англии, из Испании и из других мест, а предложенное мною ни к одной из этих стран не относится. Услыхав это, я молча удалился, оставив им и серебро, и деньги, которые намеревался выручить за него, и более никогда о них не спрашивал».

В другом месте он уточняет: «Да сделает Господь так, чтобы золото и серебро, эти два величайших идола, коим поклоняется весь мир, стали бы столь же презренными, как грязь и навоз! Ибо тогда не придется мне, владеющему искусством создавать их, скрывать от людей умение свое. Порой кажется мне, будто обрушилось на меня Каиново проклятие, об этом я не могу думать без вздохов и слез, ибо я, как и он, отринут от лика Господня и лишен общества милых друзей моих, с коими некогда беседовал безо всякой опаски. А ныне — преследуемый фуриями, нигде не могу задержаться надолго; отчего нередко возношу я Господу, стеная, ту же жалобу, что и Каин: любой, кто встретится со мной, может убить меня.

Я не смею даже позаботиться о семье своей, ибо странствую, точно бродяга, из одного края в другой, и нет у меня постоянного надежного жилища. И хотя обладаю я всеми богатствами мира, пользоваться могу лишь ничтожной частью их».

Если сравнить поучения, содержащиеся в различных его трактатах, с символом веры розенкрейцеров, легко обнаружить абсолютную идентичность взглядов, — даже в том, как возвещается о приходе Илии, о котором уже говорил в свое время Парацельс.

О конце Филалета известно, если можно так выразиться, еще меньше, чем о начале его жизненного пути. В один прекрасный день он просто-напросто исчез, и о нем больше никто ничего не слышал. Согласно туманной легенде, он будто бы уехал во Францию, но никаких доказательств этого не существует; во всяком случае, из Франции он испарился точно так же, как и из других мест. Он никогда не скрывал, что использует философский камень — не столько в целях создания золота, которое было бы трудно продать, сколько для изготовления элексира.

Лучшим заключением для статьи, посвященной этому необыкновенному герметическому философу, будут последние строки его трактата «Открытый вход в закрытый дворец Короля»: «Труд сей я начал и закончил в 1545 году, я, кто проповедовал и проповедует тайное искусство, не нуждаясь в чьих бы то ни было похвалах; но цель труда моего — помочь тем, кто искренне стремится познать секретную эту науку, и пусть знают они, что я их друг и брат, взявший себе имя Эйреней Филалет, англичанин по рождению, обитатель Вселенной. СЛАВА ОДНОМУ ЛИШЬ БОГУ».

ЗЕФЕЛЬД.

«История Зефельда» была рассказана авторами, в чьей правдивости нельзя усомниться, эти люди вполне могли получить информацию из первых рук, обратившись к свидетелям событий, о которых они повествуют». Этих свидетелей было двое: Иоганн фон Юста, немецкий минералог, советник австрийского департамента рудников, член академии Гёттингена, и Карл Христоф Шмидер, чья «История алхимии» всегда считалась одной из самых авторитетных. Сначала мы приведем в кратком изложении рассказ Юсти, великолепно переведенный Бернаром Юссоном.

Зефельд родился в Верхней Австрии в первой половине XVIII века. Он очень рано увлекся химическими исследованиями и поисками философского камня. Первая его попытка окончилась полной неудачей, и ему пришлось покинуть страну, поскольку он стал предметом насмешек и даже недовольства некоторых богатых соотечественников, которые финансировали его проекты. На родину он вернулся лишь спустя десятилетие и обосновался в маленьком курортном городке Родау недалеко от Вены. Алхимик поселился в доме смотрителя источников Фридриха, в глубине очаровательной долины. Подружившись со своим хозяином, его женой и тремя взрослыми дочерьми, он решил в знак признательности продемонстрировать им трансмутацию фунта олова в золото. Кроме того, Фридрих был ему нужен, чтобы закупать разные инструменты и необходимые для опытов вещества, а также время от времени сбывать на монетном дворе полученные золотые слитки. Этот вполне доказанный факт свидетельствует, что Зефельд сумел реализовать трансмутацию или, по крайней мере, обзавелся достаточным количеством порошка проекции. Фридрих, которому были обещаны приличные комиссионные, сразу принял предложение своего квартиросъемщика и заключил несколько успешных сделок с еврейскими ювелирами из Вены, равно как и со столичным монетным двором. К несчастью, в доме были четыре женщины, не умевшие держать язык за зубами, и вскоре весь городок узнал об алхимической деятельности Зефельда. Прошел слух, что его вот-вот арестуют, и это весьма встревожило алхимика. Он решил через посредство своего друга обратиться к императору за охранной грамотой, утверждая, будто занимается только искусственными красителями, что приносит ему солидный доход, но вместе с тем порождает глупейшие пересуды на его счет. Чтобы добиться покровительства властей, он даже соглашался отдавать определенный процент со своих заработков. Прошение это было удовлетворено, поскольку Зефельд получил от императора охранную грамоту, которую показал семье Фридриха. Предоставим здесь слово фон Юсти:

«Как бы там ни было, в течение нескольких месяцев Зефельд спокойно жил в этом приятном местечке и создал там много золота. Он совершал трансмутации по меньшей мере два раза в неделю, и каждый раз при операции этой присутствовала жена, а ныне вдова Фридриха со своими дочерьми. Она сама мне об этом поведала. Как основу для опытов Зефельд всегда использовал олово. Эти женщины рассказали мне, что Зефельд бросал на расплавленный металл красный порошок. Тут же на поверхности появлялась радужная пена, поднимавшаяся на высоту руки. Так продолжалось примерно четверть часа, и все это время металл находился в состоянии интенсивной активности. Затем пена опадала, все стихало и в тигле оставалось чистейшее золото. Эти люди навыдумывали о Зефельде бог весть что. Они вообразили, будто ему известно все, что происходит в его отсутствие, а трансмутацию он совершает усилием воли. Действительно, однажды он дал им немного порошка в качестве сильного снадобья при тяжелой болезни. Но их одолело такое любопытство, что они решили сами совершить трансмутацию. Когда он уехал в Вену, они принялись за работу: расплавили олово и бросили в тигель свой порошок; тот осел на поверхность металла, но пена так и не показалась. Несмотря на все их усилия скрыть следы операции, Зефельд по возвращении сразу заметил, что в лаборатории кто-то работал. Они во всем признались ему, и он, казалось, уступил их слезным мольбам дать им возможность совершить трансмутацию без него. Тогда они расплавили олово — Зефельд был в соседней комнате — и бросили порошок, но пена так и не появилась, и они пошли сказать ему об этом. Он улыбнулся и велел им вернуться в лабораторию, обещая, что трансмутация обязательно произойдет. Едва они переступили порог, как над тиглем возник гриб пены, и трансмутация совершилась.

Именно поэтому они пришли к выводу о его необыкновенной силе, однако за колдуна никогда его не принимали. Несомненно, уезжая в Вену, он как-то помечал свои инструменты, чтобы точно знать, пользовались ли ими в его отсутствие. Что же касается порошка, который не проникал в металл, пока он отсутствовал или находился в соседней комнате, то это легко объяснить: наверняка он дал им какой-то другой порошок, а затем незаметно подменил его настоящим — этим же объясняется и замедленная трансмутация, совпавшая с его вторичным появлением в лаборатории».

Такая спокойная жизнь продолжалась недолго. Однажды ночью дом смотрителя источников был окружен отрядом жандармов, присланных из Вены. Зефельда арестовали и препроводили в столицу, где на него обратили внимание из-за большого количества золота, которое он предлагал монетному двору и еврейским торговцам. Времена абсолютной власти монархов уже миновали, но можно было прибегнуть к другому средству — поднять старые жалобы богачей, обвинявших молодого Зефельда в растрате одолженных ему на опыты денег. Итак, он был уличен в мошенничестве и обмане, в силу чего и был приговорен к пожизненному заключению в крепости Темешвар. Судебные заседатели заявили также, что нынешние его трансмутацми и прочие алхимические операции являются шарлатанством с целью вымогательства.

Но комендант крепости, генерал, барон фон Энгельсхофен проникся дружескими чувствами к новому заключенному после нескольких долгих бесед с ним. Он провел в Вене собственное расследование и обнаружил, что несчастный Зефельд стал жертвой заговора. Генерал фон Энгельсхофен попытался сделать пребывание Зефельда в Темешваре как можно более сносным, избавил его от тяжелых работ и предоставил полную свободу в тех рамках, которые дозволялись уставом. Сверх того, через год, когда ему нужно было побывать в Вене, он добился аудиенции у императора и рассказал ему о деле Зефельда во всех деталях.

Предоставим вновь слово фон Юсти, он пишет: «Хотя Его императорскому величеству не угодно было сразу поверить в невиновность Зефельда, внимание его к этому человеку удалось привлечь, и когда вскоре в окружавших Родау лесах была устроена охота на кабана, император вспомнил рассказ фон Энгельсхофена и повелел доставить к себе смотрителя источников Фридриха. Когда последний явился, его попросили рассказать обо всех обстоятельствах, связанных с Зефельдом и производимыми им опытами. Фридрих отвечал с такой искренностью и жаром, которые всегда служат подтверждением истины. Он описал в мельчайших подробностях многочисленные трансмутации, совершенные в присутствии всех членов его семьи. По завершении этого рассказа император выразил сомнение в том, что Зефельд создавал золото, и уверенность, что Фридрих ошибся. Тогда смотритель источников не сдержавшись, воскликнул: «Ваше величество, если сам добрый Господь спустится с неба и скажет мне: Ты ошибаешься; Зефельд не может делать золото, я отвечу: Боже, это истинная правда, в которой я столь же убежден, как в том, что создан Тобой».

После такого разговора австрийский император Франц I потребовал, чтобы Зефельда освободили, но с условием, чтобы тот продолжал опыты для него. Ему будет предоставлена полная свобода действий, но при нем должны постоянно находиться два достойных доверия офицера. Зефельд принял эти условия и совершил в обществе своих стражей несколько путешествий, а затем вернулся к императору и в его присутствии произвел некоторые химические опыты, о которых нет исторических записей; однако Франц I, по его собственному признанию, остался ими вполне доволен.

Гораздо меньшее удовольствие доставил ему факт исчезновения Зефельда вместе с двумя офицерами. Как совершенно справедливо пишет по этому поводу фон Юсти: «многие разумные люди сочли измену офицеров самым убедительным доказательством того, что Зефельд действительно мог делать золото, поскольку он наверняка сумел доказать это своим стражам и открыл им секрет».

Как бы там ни было, алхимик никогда больше не появился в Австрии и впоследствии приложил все усилия, чтобы сохранить инкогнито. Карл Шмидель лишь с помощью дедукции обнаружил следы Зефельда, который, скрываясь под личиной странствующего адепта, побывал в Амстердаме, а потом в Галле, где подарил немного порошка проекции молодому помощнику аптекаря. Бернар Юссон, досконально изучивший жизнь Зефельда, признает гипотезу Шмидера достаточно убедительной.

Посмотрим же что именно произошло в Галле: описание этих событий приводится в № б «Сообщений, призванных способствовать развитию естественных наук» («Comptes rendus pour ’avancement des sciences naturelles»), вышедшем в 1774 году. (Бернар Юссон анализирует этот текст в № 59 журнала «Инициация и наука».)

Анонимный автор сообщения рассказывает, что некий человек, имя которого осталось ему неизвестным, постоянно заглядывал в одну из городских аптек, где вступал в разговор только с одним провизором и часто бывал у того в гостях, хотя ему очевидным образом не нужны были купленные товары, многие даже видели, как он выбрасывал их, выйдя на улицу. Как-то раз в воскресенье наш незнакомец застал провизора за чтением алхимического трактата, и молодой человек был настолько увлечен, что не слышал, как вошел покупатель. Желая оправдаться, он заявил: «Что удивительного, если за чтением алхимических книг забываешь обо всем на свете, ведь их авторы пишут столь невнятно и темно, что ничего понять невозможно, не помогают ни вдумчивое отношение, ни самый острый разум».

Незнакомец стал защищать герметические труды, называя их в высшей степени истинными и достойными всяческого уважения. Он намекнул, что мог бы показать помощнику аптекаря кое-какие интересные химические опыты, если тот соизволит придти к нему домой. Молодой провизор согласился и вечером появился на пороге дома, своего постоянного покупателя, который снимал комнату лишенную какого бы то ни было комфорта. Адепт дал аптекарю немного порошка и детально рассказал, что нужно с ним делать.

Сохранившийся до наших дней анонимный рассказ повествует: «Вернувшись к себе, провизор направился в лабораторию, где развел огонь в плавильной печи. Поскольку ничего другого у него под рукой не оказалось, он расплавил в гессенском тигле серебряную ложку 750 пробы весом примерно в унцию с четвертью и бросил в расплавленный металл завёрнутый в бумажку порошок. Металл начал вскипать, и появилась пена, состоявшая из красных пузырьков. Это продолжалось около пятнадцати минут, затем все стихло. Когда аптекарь слил его в изложницу, и даже при свете свечи было видно, что цвет изменился, из белого став желтым. Проведя ряд испытаний, провизор убедился, что это чистейшее золото, которое выдержало все пробы. Когда аптекарь возвратился к Зефельду и постучал в дверь комнаты, куда приходил накануне, никто не отозвался».

Шмидер был лично знаком с автором «Сообщений, призванных способствовать развитию естественных наук» и внес в его рассказ следующие уточнения: «Анонимным автором этих сообщений был доктор фон Лейзен, советник министерства колоний и войн, управляющий рудниками и соляными копями округа Зааль, основатель Общества по развитию естественных наук города Галле, человек выдающихся познаний во всех областях естественных наук, к которому относился с почтением сам великий Линней, о чем свидетельствует их переписка. Благодаря своему труду «Флора Галле» («Flora halensis») он вошел в число- выдающихся ботаников. Кроме этого, он был замечательным зоологом и минералогом. Однако предпочтение он отдавал химии и металлургии, читая в университете по этим предметам лекции; которые пользовались очень большим успехом.

Лейзен получил из первых рук сведения о трансмутации, совершенной провизором по имени Рейсинг. Через несколько лет последний открыл аптеку в Лебгуне, в округе Зааль, в четырех часах езды от Галле, и его дочь вышла замуж за Лейзена. Рейсинг был человеком очень сдержанным и нисколько не стремился привлечь к себе внимание рассказами о том, что он наблюдал. Но все это он в мельчайших деталях рассказал своему зятю, и они неоднократно возвращались к этому событию в своих беседах. Сам же я пользовался почти отцовским расположением Лейзена». Далее Шмидер добавляет: «Рейсинг отправился к ювелиру Лемриху на Люрихштрассе, поскольку тот выделялся среди своих коллег особым искусством и умением. Лемрих заявил, что это лучшее золото, которое он когда-либо видел. На золоте остались крохотные звездочки рубинового цвета, показывавшие знатоку, что металл сохраняет способность к дальнейшей трансмутации. Адепта в Галле больше никогда не встречали, и имя его осталось неизвестным. Но операция с тиглем показала отличительный его знак — пурпурные шарики, по которым можно признать порошок Зефельда».

Это последний реальный след, оставленный алхимиком, который, как многие из его собратьев, в один прекрасный момент словно бы растворился в воздухе. Особо отметим, что после освобождения из крепости он вновь занялся алхимическими опытами и «произвел некоторые опыты, которые в высшей степени удовлетворили Его императорское величество» (цитата фон Юсти).

Достигшие успеха алхимики утверждали, что в процессе поиска рецептуры философского камня человек внутренне сам должен преобразиться. Философский камень – это всего лишь зримое подтверждение духовного пути, после которого человеку уже не нужны ни золото, ни почести, ничто материальное. В подтверждение существуют исторические примеры о ставших внезапно богатыми алхимиках, которые впоследствии тратили большие состояния на помощь бедным. Истинная алхимия – это путь более духовный, чем материальный. Это путь познания, поиска, многих вопросов и неожиданных ответов. Могли ли алхимики делать золото? И могли, и делали, но само золото не играет тут никакой роли!